Страшная правда о послевоенной судьбе инвалидов-фронтовиков

В этот день стараюсь в город не выходить. Боюсь хамства и пьяного веселья «внуков и правнуков Победы», фальши в трибунных речах, страшусь боли, которую вызывает вид фронтовиков, уже очень пожилых, ослабленных грузом лет и тяжестью воспоминаний людей, ровесников моих давно ушедших родителей. Устраиваю «праздник со слезами на глазах» дома: смотрю старые фильмы, плачу под песни военных лет, обязательно что-нибудь перечитываю…

На этот раз как-то всё совпало. И лежащий на виду сборник прозы Юрия Нагибина, и навсегда засевшие в памяти графические портреты художника Геннадия Доброва, на днях показанные коллегой, и давно планируемая для газетной публикации страничка воспоминаний Людмилы Яковлевны Петровой, многолетнего директора школы № 20, ныне заведующей краеведческим музеем Северного района Орла, представительницы поколения «детей войны».

«…Послевоенные годы во Мценске запомнились мне и событиями, о которых в советское время не принято было говорить. А тогда в городе было великое множество солдат, искалеченных войной: кто без ног, кто без рук. Те, кто без ног, передвигались на низких самодельных тележках, отталкиваясь от земли деревянными «утюжками». Бритые головы, выцветшие гимнастёрки с орденами и медалями, распахнутые вороты. Выпив, они становились агрессивными, нетерпимыми. В базарные дни собирались в небольшие группы и устраивали на центральной площади города пьяные дебоши: всё, что было приготовлено крестьянами на продажу — молоко, топлёное масло, яйца, другая снедь, — летело в разные стороны. Хозяйки истошно кричат, в ответ летит страшная брань…

Конечно, я тогда не понимала, что на моих глазах разворачивается страшная трагедия. Жить по-прежнему — в унижении, страхе, зависимости — победители уже не могли. Война, освобождение европейских стран, победа дали иную степень свободы, иное представление о себе. Но вместо гордости победителя — физическое бессилие и отчаяние. Отчаяние оттого, что калека никому не нужен — ни победившей стране, ни — часто — своей семье. Мы все помним, что должное внимание к фронтовикам власти стали проявлять спустя десятилетия после Победы. Многие ветераны до этого внимания не дожили, и в первую очередь инвалиды.

Однажды, году в 1950-м, после большой милицейской облавы Мценск опустел, не стало ни одного бездомного инвалида. Никто не знал, куда их отправили…»

Да, этого тогда не знали ни маленькая девочка, ни взрослые. Если и говорили, то шёпотом, ссылаясь на слухи.

А правда была страшной. Тысячи фронтовиков, получивших тяжёлые увечья, вернулись после госпиталей в родные города, многие — к пепелищам. Без пенсий, без профессий, без возможности трудоустроиться, они жили тем, что продавали рассыпные папиросы, играли на гармошках у вокзалов и в электричках, побирались на папертях и на рынках, всеми доступными способами отстаивая своё право на жизнь после победы. Однако кто-то наверху решил, что эти люди совершенно не вписываются в облик возрождающейся страны-победительницы и своим увечным видом даже принижают величие победы. Поэтому в 1949 году вышло правительственное распоряжение о создании домов инвалидов в местах, удалённых от больших городов. У фронтовиков отобрали паспорта и солдатские книжки, их положение почти сравнялось с режимом заключенных.

Куда именно насильственным путём отправили мценских и всех других бездомных инвалидов, вернувшихся после войны на Орловщину, теперь мало кто помнит, но о тех, кто стал насельниками сурового северного острова Валаам, я, например, впервые узнала из рассказа «Терпение» Юрия Нагибина. Он был написан в 1982 году, но даже тогда писатель не осмелился назвать точный адрес последней обители фронтовиков-инвалидов. Остров в его рассказе назван Богояром. Вот история одного из насельников: «Его взяли в армию перед самым концом войны, прямо из школы, одолжили на месячишко и отпустили без рук, без ног. Он был из таёжной деревни, но домой не поехал, сразу — на Богояр. В деревне у него осталась старуха мать. Отец и два брата давно умерли от туберкулёза. А он, хоть и поскрёбыш, вырос на редкость здоровым, крепким и не хотел, чтобы мать увидела его обрубком…»

Среди немногочисленных свидетельств того, что здесь происходило на протяжении почти 35 лет, сохранились и скупые строки из Валаамской тетради Евгения Кузнецова, обнародованные в прошлом году журналом «Фома» (№ 9, 2011). Он водил по Валааму экскурсии в годы, когда дом инвалидов ещё действовал, но туристы даже не подозревали, что за монастырскими стенами почти в тюремной изоляции содержатся победители, не допущенные к лику победы.

«Понять ли нам с вами сегодня меру беспредельного отчаяния, горя неодолимого, которое охватывало этих людей в то мгновение, когда они ступали на землю сию. Нет, это невозможно описать. Невозможно, наверно, еще и потому, что при воспоминании обо всем этом просто останавливается сердце, перехватывает дыхание и в мыслях возникает невозможная путаница, какой-то сгусток боли! В тюрьме, в страшном гулаговском лагере, всегда у заключенного теплится надежда выйти оттуда, обрести свободу, иную, менее горькую жизнь. Отсюда же исхода не было. Отсюда только в могилу, как приговоренному к смерти…»

Их и хоронили, как заключённых, — под номерами...

Те, кто приспособился к этой жизни, научились радоваться самому малому. Любимым развлечением «ходячих» — на своих ногах или на тележках — была семикилометровая прогулка к пристани, куда в навигацию по выходным причаливал теплоход с туристами и паломниками: инвалиды рассматривали людей «с воли», общались с ними, приобщаясь к переменам в стране.

Своя отрада была и у самых тяжелых инвалидов, так называемых «самоваров» — фронтовиков, лишённых рук и ног. Эти умирали первыми, поскольку были в абсолютной зависимости от обслуживающего персонала. Так вот, тот же Кузнецов вспоминал, что при монастыре был старый яблоневый сад, разбитый на грунте, в течение многих лет привозимом паломниками из разных мест материка. В погожие дни этих несчастных на тележках привозили в сад, сажали в мешки и подвешивали на весь день к нижним веткам яблонь. Персонал называл это «прогулкой», а сами инвалиды — «общением с природой» и «моционом».

Когда я представила эту страшную картину, то невольно вспомнила жалобу одного из здравствующих ветеранов на «никудышную» культурную программу, которой однажды сопровождалось его очередное ежегодное лечение в санатории. «Больше туда не поеду — никаких развлечений». И почти потребовал, чтобы газета «прописала об этом безобразии». Жаль, не знала я тогда о «культурной программе» инвалидов Валаама. Если бы поведала ему об этом, думаю, тон фронтовика был бы иным, да и проблема перестала бы казаться ему столь актуальной.

…Дом инвалидов на Валааме прекратил своё существование в 1985 году, со смертью его последнего обитателя. Об этой трагической странице истории острова не вспоминали несколько десятилетий, вплоть до июля прошлого года, когда Валаам посетил Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл. Он освятил созданный с помощью монахов и благотворителей мемориальный памятник погребённым здесь ветеранам-инвалидам Великой Отечественной войны и провёл заупокойную литию. А потом сказал от себя и такие слова:

«…Люди, в память о которых поставлен этот крест… более всего, наверное, испытывали муки оттого, что Родина, за свободу которой они отдали свое здоровье и даже свою жизнь, не сочла возможным сделать ничего лучшего, как отправить их сюда, на этот холодный остров, подальше от общества победителей. …Думаю, о сегодняшнем событии должна знать вся наша страна, весь наш народ, чтобы память о Победе всегда сопровождалась молитвенной памятью о героях, жизнь свою отдавших за Родину, увечья тяжкие получивших… Дай Бог нам никогда больше не делать таких ошибок».

Вроде бы только о конкретных людях говорил Патриарх, а звучит как обращение к совести и памяти всех живущих...

Подготовила Валентина Новошинская